Из больницы отпустили после обеда. Подъехав к дому, Сергей машинально глянул на окна. Добрался он поздно, и ничего удивительного не было бы, если б они чернели в белых рамах, не подавая жизни. Но в их глубине блеснуло, и на грудь сразу же сел кто-то тяжёлый, очень горячий, сдавил ребра. Заглушил мотор и побежал к дому, шептал, не отдавая себе отчёта, заговор от мелкой нечисти-напасти, а у входной двери помедлил, встал, прислушиваясь к себе. Древние слова не помогли. В прихожую входил весь перетянутый предчувствием, не продохнуть. Щёлкнул выключателем и едва не закричал. На стуле, где обувь надевают, сидела Полина.
– Сюрприз! – пропела она.
– Ты чего здесь? Почему не спишь? – слова вылетали лаем, трудно.
– Пап! Я соскучилась! Ужин приготовила, тебя жду. – подскочила к нему и обняла, прижалась. Пахла вкусно домом. Снимал куртку, надевал тапки, мыл руки, все пытался вздохнуть широко, но не получалось. Дочка гремела посудой, дула на пальцы, доставая из духовки протвень, блестела хитро глазами, поджидая момент, чтоб спросить или попросить, как научилась ещё в детстве. Только, её хлопоты не успокаивали и кусок в горло не лез.
– Не вкусно? – Полина села от него через стол.
– Устал очень.
– Так может? – дочь достала из холодильника запотевший графинчик и крохотную рюмку с серванта, налила тягучее. Пришлось наколоть на вилку кусок мяса, крякнуть, выпить, закусить. Чуть отпустило.
– Ты что-то попросить хочешь? Я же вижу. – несказанное его мучало.
– Ты откуда знаешь? – Полина налила ещё, не глядя в глаза.
– Видно ж по тебе. Давай, говори! Водочка прижилась, сделала добрым и мягким.
– Бабушка умирает. Мне к ней надо.
Свет будто ярче стал, маки на клеенке, что на столе, заалели кроваво, и в висках застучали молоточки:
– К какой ещё такой бабушке? – он спросил, зная ответ заранее, но как хотелось ошибиться!
– Пап, – Полина попыталась тронуть его за руку. Сергей дернулся всем телом, вскочил, едва не опрокинул табурет, и, возвышаясь над столом, затряс кулаком с ненавистью и гневом, закричал:
– Нет никакой у тебя бабушки! Не было никогда! А этим... тем кто сказал, я головы поотрываю! Я им такое устрою! Дочка тоже встала, и хоть и была отцу по плечо, взглядом в глаза уперлась на равных. И этого хватило, чтоб слова на зубах во рту завязли, в горле сухо стало.
За окном раздалось то ли тявканье, то ли плач ребёнка. Ещё шаг, и включил лампу во дворе. Глянул и перестал дышать, старался удержаться на краю сознания. Перед его машиной и на ней были лисы. Так много он никогда раньше не видел. Может двадцать, а может и больше. Сидели спокойно, задрав узкие морды наверх и смотрели в окно, ждали. Одна из них нервно переступила чёрными лапами и коротко залаяла. Когда удалось выдохнуть, Сергей понял, что сидит на своём месте за столом. И теперь уже Полина возвышается над ним.
– Пап, ты выпей ещё.
– Не буду. Ты мне скажи, вот это вот что? – подбородком показал на окно.
– Это за мной. Я же говорю, мне срочно уйти надо. И ты все прекрасно понимаешь, просто не хочешь об этом говорить.
– Но почему лисы? – Сергей все же выпил, и стало совсем легко, даже весело, почти до истерики. – Хотя… есть в тебе от лисы что-то. Я все думал, в кого ты такая? Уж не в меня – точно. У меня кулак больше твоей головёнки. Да и не в мать. У Оленьки в твои восемнадцать все при ней было. И силы такие, что я б двух работников на неё одну сменял. А ты лядяща, росточком не вышла. Да ты в лису! Смеялся до боли в лёгких. Хохотал, слезы брызгали и сквозь них Полина была золотистой – волосы в рыжину, загар с лета, острой –локти, коленки, ключицы.
– Так! – её ладошка легла на шею сзади под затылком. – Времени мало.
И отпустило. Мысли стали ясными, будто печатными. Сказал спокойно:
– Она твою маму убила. Знаешь?
– Расскажи!
– Я не могу! Зачем?
Ладонь на шее стала горячей, и время повернулось вспять.
×××
– Дядя Серёжа! Дядя Серёжа! – соседский пацан колотил в дверь. Вставать не хотелось. В кровати рядом с женой было тепло и уютно, а по карнизу стучал дождь, усыпляя.
– Кого ж в такую рань черти принесли? – Ольга скинула с них двоих одеяло. Заворчала, медленно приподнимаясь на локтях, перекатываясь как юла, спустила ноги на пол. – Когда ж это кончится? Ещё месяц до родов. Я не выдержу!
– Тебе опять плохо? – Сергей попытался её обнять сзади, но она раздражённо скинула его руку.
– Да когда мне хорошо–то было? Ты посмотри на меня! Он посмотрел, но не смог сказать своё вечное «Какая ж мне красотка досталась!» Круглое лицо женщины заплыло, ресниц не видно, вся кожа в мелких белых прыщиках, над бровями шелушится, волосы тусклые, лезут прядями, лоб в испарине. Ольга правильно растолковала его взгляд, сморщилась:
– Не смотри на меня! Иди дверь открой. Кому там чё надо?
Упрашивать не пришлось, побежал, едва штаны натянул. У дверей схватил телогрейку, накинул на плечи, вышел на веранду, закурил. Дождь мерно бил по лысым веткам яблони, отскакивал каплями от ступенек, чертил пунктиры в сером ноябрьском утре.
– Чего тебе? Случилось что?
Мальчишка в отцовском или дедовском дождевике по самые пятки затараторил скороговоркой:
– Старуха велела вам к ней идти! Важное что то! «Прямо сейчас», – сказала. На машине ещё проедете, а то размоет совсем дороги.
– Не старуха, а баба Настя.
– Пусть так. – пацан почесал нос, и пошёл к воротам. От них крикнул, – и тётю Олю с собой возьмите. Старуха так наказала.
Ольга ехать никуда не хотела. Одевал её как маленькую в свою одежду. Ни одни брюки на ней не сходились. На сарафан сверху с трудом налез его свитер, сверху куртка не застегнулась, отекшие, похожие на воздушные шарики ступни – в его носки шерстяные и тапки. В рабочий уазик подсаживал. Нежная до беременности Оля материлась сапожником, проклинала всех, но он предложил никуда не ехать, затихла, и молчала всю дорогу, даже не жаловалась, когда машину качало из стороны в сторону в раскисшей колее. Как подъехали застонала, прижала руку к животу вниз.
– Все хорошо? – спросил, помогая выйти из машины. Не ответила. Пошла впереди. Он за ней. Думал обидное, злое о ней и стыдился самого себя. Зашёл в сени, и голова закружилась от запаха трав и чувства, что в детство вернулся. Даже не заметил куда жена делась. Голова пустая и лёгкая. Бабушка стояла, улыбалась, в платке чёрном, кофте серой вязанной, юбке в пол. Только уткнувшись носом в тёплое, обняв родное, подумал: « Почему я здесь так редко бываю?» Ничего не изменилось. За сенями комната с печкой. У маленького окошка большой стол и две скамьи по обе стороны. На столе ваза, а в ней ветки с нежно-зеленой пылью на почках. Будто не ноябрь, а март.
– Электричества так и нет? – Ольга нашлась, сидящей на самом краю скамейки. Ее голос пытался быть капризным, но сник, растерялся.
– Нет. Да и не будет. Ни к чему мне это. – старуха подошла к Ольге и опустилась на колени, взяла её ступни, – болит, доченька?
– Да не болит, а будто холодец внутри. Ходить противно.
– Ты погоди, сейчас. – шерстяные носки были сняты, – Серёжа, я что звала то. Ты дровишек притащи сюда в дом, и в баню. Баню топить надо, а дождина такая. Все под навесом хоть, а промокли. Оттуда тащи, ты знаешь. А мы тут пока…
Натаскал, в круглый зев под камнями парилки сложил чурбачки, дождался пламени, вернулся.
– А Оля где? – Сергей спросил, прижавшись к теплому боку печки. От него промокшего пар шёл.
– Я её покормила и в спаленку уложила. Ты тоже садись. У меня щи вчерашние. Будешь?
– Буду.
Ел суп, обжигаясь. Дул на ложку. Было во всем этом счастье: в сметанных разводах, в треске сучков в печке, в деревянной столешнице, в покое и уверенности, что все плохое где-то не здесь. А, когда поел, то заговорил. Все как на духу, и про председателя дурака–его возить противно, такой мужик сложный и сплетник, про Оленьку, как она его чехвостит ни за что, но он–то понимает – беременная просто, про то, что дом, вроде, достроил, а внутри пусто – нет денег на мебель, а детскую надо, коляску, кроватку. Пил чай стакан за стаканом. Вкус был из беззаботного времени, и не заметил, как стемнело.
– Ты на печке ложись, - сказала старуха, я здесь на скамье, мне удобно. Ольгу не береди. Пусть поспит.
– А баня как же?
– А что баня? Протопилась, тёплая.
Сходил, посмотрел на жену. Та спала. Отеки на лице спали. На щеках лежали тени, губы припухли как у ребёнка. На печи едва успел голову до подушки донести, уснул. Снилась река под дождём. Будто плывёт по ней плот худо-скроенный, вот-вот развалится. А ему, Сергею надо тот плот к берегу подтянуть. Он его палкой подцепил и тянет. Тот соскальзывает, снова отплывает. Наконец подтянул. На плоту гора тряпок. Слышен плач ребёнка из них. Ворочает тряпки, а нет никого. Под последней что-то виднеется, рывком наверх, видит лисий хвост. Тянет за него. Уже и задние лапы видны. Ещё тянет…
– Серёж, вставай! Давай быстро! Началось!
Проснулся с досадой, ощущая в ладони мокрую шерсть:
– Что началось?
– Ольга рожает. Ты давай в баньку полешек подкинь, воду в ведре красном поставь греться, простыни я уже принесла, там лежат.
– Я сейчас! Я быстро! Оля! – скатился с печки вниз, бросился в спальню. Жена сидела на кровати, ноги широко развела, между ними руки, в кулак сжаты:
– Серёж! Аааа! Оно царапает меня изнутри! Больно!
Он выбежал из дома и глотал воздух с дождём, трясло, хотелось быть не здесь, не видеть её жалкий, искривленный рот, глаза, пальцы вцепившиеся в подобранный подол.
Отнёс, поставил ведро. Походил по двору, тронул металл уазика:
– В район поедем! Ольга, одевайся! – заорал, впрыгнул в сухое нутро машины, скрежетнул ключами, завёл.
– Куда, дурак? Дороги как масло топлёное! В поле рожать будем? – Старуха выросла чёрным в ливне. – Иди в дом! Нужен будешь, позову!
Вернулся, в сенях сел, дверь оставил открытой: «Вдруг помощь нужна». Замер. Локтями в ляжки упёрся, на ладони положил голову, ждал. К утру задремал, и снова плот, тряпки, хвост рыжий. Но в этот раз успел поймать, достать. И оказалась перед ним девчонка, младенчик. Он ей «козу» состроил. Она захмыкала, заулыбалась, а потом засмеялась, а во рту зубы острые, хищные. Вскочил, в баню ворвался все ещё слепой ото сна, и не сразу понял, что все вокруг в крови вымазано. В предбаннике след, точно полз кто-то по полу. В дверях парной старуха с простынью в свёрток:
– Дочка у тебя, Серёж! Заглядывал через плечо. В полумраке было видно частями: таз с чёрной водой, часть лица жены с умершим взглядом, кровь по полкам.
– Ты! Ведьма проклятая! Убила! – свёрток схватил и ходу. Через всю деревню летел, ни разу не поскользнулся.
×××
– Ничего не помню. Как отрубило. Даже похороны Ольги. Как Юлька Самойлова тебя кормила. Откуда узнала и почему, как – ничего! – Сергей развел руками. – Ты–то откуда про родство такое узнала? Я ж вроде всех за горло взял, чтоб тебе не слова.
Ещё раз пережив страшное, разговаривать стало легче.
– Ты взрослых просил, а детям–то запрета нет. – Полина убрала руку с шеи, – а тётя Юля мне по судьбе мамой должна была быть.
– То то бабка мне все её сватала. Я ж с твоей мамкой… случайно все вышло. Деревня – все друг-друга знают. У нас разница с ней в пять лет. То, что для взрослых ничего особенного, а у детей пять лет– это пропасть. Я ее совсем не помню. С Юлькой ровесники. Нравилась она мне, гуляли. Целовались даже. Я в армию ушёл. А встречать в область с поезда все со школы, все друзья приехали, и Ольга тоже. Я вышел на перрон. Оля стоит, на меня смотрит. Взрослая. Меня аж в жар бросило. И как магнитом притянуло. Юлька потом замуж вышла. Я женился. Всем же хорошо?
– Всем, да не всем. Если б меня тётя Юля родила, то не умерла бы. – Полина посмотрела на часы, – Это долго объяснять, а времени нет. Бабушка умирает. Мне надо к ней. Ты можешь мне запретить, но я все равно пойду. Ты можешь даже попытаться меня заставить.
Последняя фраза прозвучала как угроза. Очень хотелось быть сильным и главным, но за окном залаяли громче. Лицо Полины стало уменьшаться, нос вжался, оставив выпуклость над ноздрями.
– Что происходит? Ты тоже ведьма? – странно, но страха не было.
– Пап!
×××
– Самые вкусные яблоки, все же, у Старухи. – Тёма шагал первым, в руке нес длинную палку, чертил её концом линию по пыльной дороге.
– Ты откуда знаешь? Врёшь как всегда! К Старухе кто на участок попадёт, тот сдохнет сразу! Она его сожрёт! – возразил ему Вовка, поправлять очки на носу.
– И никого она не ест! – Марина едва поспевала, прихрамывала, в сандалии забивалась земля с песком. – Меня вылечила. Я ж ходить совсем не умела, а она помогла.
Вовка резко остановился:
– Ты это никому не говори! Ты теперь проклята. Проклята! Проклята! – он захохотал деланно и заплясал, закружил вокруг Марины. Девочка заплакала. Полина взяла её за руку:
— Вова, ты дурак?
Марина было прислонилась к ней, но тут же отпрыгнула:
– Это ты ведьмина внучка! Это ты проклята!
К ней присоединился и Вовка. Кричали дуэтом. Тёма ушёл далеко вперёд и скорее всего ничего не слышал. Или делал вид? Полина кинулась на них, била кулачком в пустоту. Они ускользают, как рыбы, такие же скользкие. Зарычала, и блеснули колготки, пришло понимание каждого своего мускула в движении. Раз-два – и оба побежали с воем, закрывая царапины на щеках. Села, вытянула вперёд правую руку и смотрела, не понимая на чёрную шерсть на запястье.
– Тебе надо идти к Старухе! Срочно! Не бойся! Беги! – Тёма больно схватил за плечи и поднял, поставил на ноги.
×××
– Тёмке, сыну тёти Юли Самойловой тогда десять лет было, а нам остальным по восемь. Если бы не твоя встреча на перроне, он был бы моим братом. Он был бы вороном, кружился бы в небе. – Полина вздохнула.
Отец сидел, положив руки на колени.
– Ты обвиняешь её в смерти Ольги? – Полина спросила устало.
– Да не только. Моя мама тоже родами умерла. – ответил так же без эмоций. – Про мою маму не знаю, но Ольгу то можно было в район отвезти. Выжила бы. Бабка ж все наперёд знала!
– А, если б нет? А, если б больнице и я умерла? Почему ты во врачей веришь, а в неё нет? Что с вами, людьми? Вам дан такой дар свободы действий! Почему же вы так относитесь к тем, кто несёт долг предназначения?
– О чем ты?
– Ты сам сказал, что она все заранее ведала. Ты представляешь себе, как это жить, зная, что твоя дочь умрет при родах, а твою внучку заберёт её сын, который тебя возненавидит?! Пап, представь, что я родилась и ты сразу знаешь, что я умру в двадцать лет. Ты меня кормишь, потом в садик, потом в школе пятёрки с двойками, потом выпускной. И всё это время ты знаешь, что я умру в двадцать лет! Представил? – последнее было громко и с визгом. Пробрало. Понял.
– И ради чего? – надо было до конца осознать.
– Не знаю. Никто не знает. Говорят же, что ведьмы от Сатаны. А мне кажется, что мы разные виды просто. Похожие, но разные. Как чайки и курицы. Вроде же птицы обе… Вам жить проще. Мы то знаем, чем наш каждый шаг аукнется. А вы потом на погоду пеняете, ещё на что.. Пап, мне правда надо идти.
– Я тебя отвезу.
– Нет! Не надо! Я сама! Недалеко!
– Отвезу, я сказал.
В «Ниве» было тепло и уютно. Включил радио на минимум, тронулся.
– А почему лисы? – действительно было интересно.
– Точно не знаю. В учебнике истории читала, что у индейцев были тотемные животные. Эти животные их сами выбирали. Вот и у нас выбора нет.
– Я от бабки только всякие обереги помню. В детстве меня учила. Я с тобой пойду. Всё же, не чужие. А то, что ты мне сказала, мне подумать нужно. Ты иди первая.
Полина скользнула из машины тенью, хлопнула дверью. Сергей взялся рукой за грудь с левой стороны. Дышать было нечем. На глиняных истуканьих ногах дошёл до дома, прошёл сени, и рухнул на пол. Полетел в бездну без краёв. Померещилась Ольга, говорила строго: «Ты что , дурак?»
И лисичка тянула его, неподъёмного, куда-то. Он тяжёлый был, по реке плыл мешком. А она палкой его к берегу подтаскивала. Только бережка коснулся, и тяжёлое, горячее на грудь:
– Серёж! Серёж, сынок!
×××
Хоронили Старуху. Людей пришло много. Никто не плакал, хоть и все благодарны. Полина осталась с отцом. Все ушли.
– Ты мне скажи, она умирала или нет? Или вы меня специально лечить притащили, и она своей жизнью за меня заплатила? Скажи мне!!!
– Пап, пойдём домой. Я не знаю.